Да, сама фоткала, это ...то ли с 20 этажа...то ли выше гостницы Украины. Так сказать делала последние снимки с того здания, потому как гостиницу эту закрыли в мае прошлого года... "Нету" теперь "Украины" в Москве...
А за рулем - это я так - ностальгически вспомнила....
Здесь ездишь по Брюсселю - после 10 вечера умерло уже все и огни погасли... а Москва только жить начинает после 22ч...
......Man is born for happiness, like a bird for flight.......
”Огонек” № 28
«Не я уехала, город ушел от меня»
Может
быть, это письмо и есть общее, понятное ощущение столичного читателя от
своего города. Или так чувствуют себя лишь старожилы нашей Москвы?
Помню,
в 1990-е годы, когда Москву начали активно и хищно ломать и очень
быстро и деловито застраивать, мне пришло в голову, что москвичи едва
ли не единственные люди в стране, которые лишены такого понятия, как
малая родина. Мы обречены жить вечно на перекладных, у нас нет ничего
неизменного, что сопровождало бы нас от рождения до смерти. Другие,
приехавшие к нам из провинции, могут возвращаться в свои города,
поселки, деревни и дышать счастливым воздухом юности, детства. И, ох,
как я завидую всем этим счастливчикам!
У меня же всего этого
нет, хотя и я, и моя мать, и моя бабка родились в центре, в Москве.
Домик, в котором я родилась на Миуссах, давно снесен, и теперь там
устрашающе высится монолитная башня. Первые годы я училась в районе
Новослободской, Лесной, но где теперь искать эти тихие безлюдные
переулки, тенистые скверики, булочные, в которых мы покупали
французские булки? Теперь там какие-то сталактиты, шумные лабиринты
между узких и прямоугольных человеческих муравейников и толпы чужых
людей. А где мое детство? Где сладость встречи с тем далеким,
мерцающим, что когда-то составляло целую жизнь? Его нет. Хотя я никуда
не уехала: я сидела в Москве. Но приехали новые люди, меня потеснили,
снесли мое детство, часть моей жизни и на их грустных останках
построили свое новое счастье.
Дальше я училась в школе у
Третьяковки. Мы бегали к ней через грязные подворотни, чтобы купить
мороженое у центральной художественной школы, ученикам которой мы
страшно завидовали, потому что уже тогда они были свободны от формы и
щеголяли, страшно подумать, в майках и шортах. А еще мы сдавали
физкультуру, бегая в трусиках по Кадашевскому переулку или в Репинском
скверике, а в Третьяковку ходили за 10 копеек. Теперь я приезжаю туда,
почти как в Париж: в подъездах моих одноклассников шикарные галереи и
офисы, напротив Третьяковки выстроили что-то подавляюще-мраморное,
наверное, для очень богатых людей, все сверкает, блестит, но где же
здесь я и где наши прогулки по переулкам дряхлой Ордынки?
Потом
был университет и долгие хождения по московским бульварам: Сретенский,
Петровский, Рождественский, на скамейках одинокие дамы, желтые фонари,
мой любимый букинистический в Столешниковом переулке, недалеко от
тяжелого толстостенного дома, где жила моя бабка, и возвращение из
Политехнического по ночным переулкам домой. Да неужели это все было?
Дальше
летели годы, и мы с мужем получили квартиру в университетском доме
недалеко от проспекта Вернадского. Конечно, далековато и неуютно: голое
место с неумолкающей стройкой, панельные дома, очередь на редкий
автобус, но все искупал полудикий, весь в высокой деревенской траве
очаровательный парк, почему-то названный в честь 50-летия Октября. Я
училась тогда в аспирантуре, у нас не было дачи, и все лето мы гуляли с
двухлетним сыном под молодыми деревьями этого дикого парка. Мы брали
подстилку, ложились в траву и забывали о том, что в пятистах метрах от
нас грохочет Москва. Рядом стрекотали кузнечики, летали пчелы и
бабочки, ноги щекотали ромашки, а где-то в сирени звенел соловей. Сын
бегал тонкими ножками по настоящим деревенским тропинкам среди лопухов
и крапивы, а я загорала, укрывшись с головою в высокой и терпкой траве…
Мы
взрослели, сын рос, а вместе с нами рос и наш парк. Мы пустили в нем
корни, как и сосны и лиственницы, пересаженные когда-то сюда из
питомника.
В мае этого года мы вышли в парк и увидели
множество ярко-оранжевых курток, это были таджики, которые кирками
ломали асфальт. Их было так много, что, казалось, вся земля усеяна
жуками-пожарниками: они ломали бордюры, выгружали щебень, клали
асфальт. В стороне, сгрудившись, стояли стальные вагончики, а по нашим
любимым дорожкам мчались огромные самосвалы, обдавая гарью поникшие
клены. И тогда мы поняли, что опять явились пришлые люди, и опять нас
не спросят, и мы потеряем и милого соловья, и сов, и скворцов, и нашу
зеленую травку, и закаты, и запах сосны, и тропинки, которые мы
протоптали когда-то.
Неужели и это все у нас отберут? Нашу последнюю малую родину, которой мы преданно служили 23 года? А ведь похоже, что так.
Вот
и пока я все это пишу, там тоже работают—над уничтожением моей родины,
моей молодости, моих грез и фантазий. Зато я знаю теперь, что надо мне
делать: мне надо уехать в деревню, где избы стоят сотни лет и дерево,
посаженное тобой, не будет срублено чьей-то враждебной рукой. Где у
меня наконец-то будет малая родина… А может, все-таки они услышат мой
голос.
Комментарии
Да-а,ночью красивее
Если тебе роют яму,не спеши,закончат-сделаешь бассейн
Даа... красавица.... после 10 часов вечера, самое "оно" - за рулем с камерой...без пробок...такие фотографии получаются...
......Man is born for happiness, like a bird for flight.......
А вы сами фотографировали?!
Если тебе роют яму,не спеши,закончат-сделаешь бассейн
Gali.na Неужели за рулем,на вертолете?
Да, сама фоткала, это ...то ли с 20 этажа...то ли выше гостницы Украины. Так сказать делала последние снимки с того здания, потому как гостиницу эту закрыли в мае прошлого года... "Нету" теперь "Украины" в Москве...
А за рулем - это я так - ностальгически вспомнила....
Здесь ездишь по Брюсселю - после 10 вечера умерло уже все и огни погасли... а Москва только жить начинает после 22ч...
......Man is born for happiness, like a bird for flight.......
Помню,
в 1990-е годы, когда Москву начали активно и хищно ломать и очень
быстро и деловито застраивать, мне пришло в голову, что москвичи едва
ли не единственные люди в стране, которые лишены такого понятия, как
малая родина. Мы обречены жить вечно на перекладных, у нас нет ничего
неизменного, что сопровождало бы нас от рождения до смерти. Другие,
приехавшие к нам из провинции, могут возвращаться в свои города,
поселки, деревни и дышать счастливым воздухом юности, детства. И, ох,
как я завидую всем этим счастливчикам!
У меня же всего этого
нет, хотя и я, и моя мать, и моя бабка родились в центре, в Москве.
Домик, в котором я родилась на Миуссах, давно снесен, и теперь там
устрашающе высится монолитная башня. Первые годы я училась в районе
Новослободской, Лесной, но где теперь искать эти тихие безлюдные
переулки, тенистые скверики, булочные, в которых мы покупали
французские булки? Теперь там какие-то сталактиты, шумные лабиринты
между узких и прямоугольных человеческих муравейников и толпы чужых
людей. А где мое детство? Где сладость встречи с тем далеким,
мерцающим, что когда-то составляло целую жизнь? Его нет. Хотя я никуда
не уехала: я сидела в Москве. Но приехали новые люди, меня потеснили,
снесли мое детство, часть моей жизни и на их грустных останках
построили свое новое счастье.
Дальше я училась в школе у
Третьяковки. Мы бегали к ней через грязные подворотни, чтобы купить
мороженое у центральной художественной школы, ученикам которой мы
страшно завидовали, потому что уже тогда они были свободны от формы и
щеголяли, страшно подумать, в майках и шортах. А еще мы сдавали
физкультуру, бегая в трусиках по Кадашевскому переулку или в Репинском
скверике, а в Третьяковку ходили за 10 копеек. Теперь я приезжаю туда,
почти как в Париж: в подъездах моих одноклассников шикарные галереи и
офисы, напротив Третьяковки выстроили что-то подавляюще-мраморное,
наверное, для очень богатых людей, все сверкает, блестит, но где же
здесь я и где наши прогулки по переулкам дряхлой Ордынки?
Потом
был университет и долгие хождения по московским бульварам: Сретенский,
Петровский, Рождественский, на скамейках одинокие дамы, желтые фонари,
мой любимый букинистический в Столешниковом переулке, недалеко от
тяжелого толстостенного дома, где жила моя бабка, и возвращение из
Политехнического по ночным переулкам домой. Да неужели это все было?
Дальше
летели годы, и мы с мужем получили квартиру в университетском доме
недалеко от проспекта Вернадского. Конечно, далековато и неуютно: голое
место с неумолкающей стройкой, панельные дома, очередь на редкий
автобус, но все искупал полудикий, весь в высокой деревенской траве
очаровательный парк, почему-то названный в честь 50-летия Октября. Я
училась тогда в аспирантуре, у нас не было дачи, и все лето мы гуляли с
двухлетним сыном под молодыми деревьями этого дикого парка. Мы брали
подстилку, ложились в траву и забывали о том, что в пятистах метрах от
нас грохочет Москва. Рядом стрекотали кузнечики, летали пчелы и
бабочки, ноги щекотали ромашки, а где-то в сирени звенел соловей. Сын
бегал тонкими ножками по настоящим деревенским тропинкам среди лопухов
и крапивы, а я загорала, укрывшись с головою в высокой и терпкой траве…
Мы
взрослели, сын рос, а вместе с нами рос и наш парк. Мы пустили в нем
корни, как и сосны и лиственницы, пересаженные когда-то сюда из
питомника.
В мае этого года мы вышли в парк и увидели
множество ярко-оранжевых курток, это были таджики, которые кирками
ломали асфальт. Их было так много, что, казалось, вся земля усеяна
жуками-пожарниками: они ломали бордюры, выгружали щебень, клали
асфальт. В стороне, сгрудившись, стояли стальные вагончики, а по нашим
любимым дорожкам мчались огромные самосвалы, обдавая гарью поникшие
клены. И тогда мы поняли, что опять явились пришлые люди, и опять нас
не спросят, и мы потеряем и милого соловья, и сов, и скворцов, и нашу
зеленую травку, и закаты, и запах сосны, и тропинки, которые мы
протоптали когда-то.
Неужели и это все у нас отберут? Нашу последнюю малую родину, которой мы преданно служили 23 года? А ведь похоже, что так.
Вот
и пока я все это пишу, там тоже работают—над уничтожением моей родины,
моей молодости, моих грез и фантазий. Зато я знаю теперь, что надо мне
делать: мне надо уехать в деревню, где избы стоят сотни лет и дерево,
посаженное тобой, не будет срублено чьей-то враждебной рукой. Где у
меня наконец-то будет малая родина… А может, все-таки они услышат мой
голос.
БАЙРАМОВА ЛИЛЯ, Москва
Что скажут коренные москвичи?